В.В. Зеньковский. История русской философии.
Писарев Д.И
9. Не можем не сказать хотя бы несколько слов о Дмитрии Ивановиче Писареве (1840 — 1868) — высокоталантливом писателе, в котором философский радикализм принял боевые черты нигилизма [59]. Сам Писарев не любил слова "нигилизм" [60], называл свое направление "реализмом", воспевал идеал "критически мыслящей личности", но, конечно, веяние нигилизма сильнее всего и ярче всего выразил именно Писарев. Одна из блестящих (впрочем, очень ранних) статей его носит характерное заглавие — "Схоластика ХIХ-го века"; для него все отвлеченные вопросы — уже схоластика, так что, например, проблема "я" потому уже схоластика, что этот вопрос неразрешим, а потому является "праздной игрой ума". Тот поворот к реализму, к конкретной действительности, который был движущей силой в духовном мире Чернышевского, здесь доходит до своей крайности, до ограниченности работы ума только тем, что вызывается "непосредственной потребностью жизни" [61].
В юные годы Писарев увлекался "Перепиской с друзьями" Гоголя — книгой напряженных религиозных исканий и аскетической тревоги; Писарев вступает в "общество мыслящих людей", собирающихся "для благочестивых разговоров и взаимной нравственной поддержки". Один историк справедливо сближает настроение этого кружка с мистическими группами времени Александра I [62]; тут же стоит указать, что в эти годы Писарев переводит одну песнь "Мессиады" Клопштока... Очень скоро, однако, религиозная окраска этой религиозности отлетела, Писарев обратился к другой вере, которой отдался с таким же всепоглощающим увлечением (близким даже к фанатизму), с каким раньше он отдавался "благочестивым разговорам". Катехизис новой веры Писарева слагался из типичных для 60-ых годов в России секулярных мифологем — и прежде всего "всепоглощающей веры в естественные науки". Русский радикализм, вплоть до философии титанизма в официальном советском миросозерцании, сросся с этой наивной, поистине "мистической" верой в естественные науки, — хотя по своей сути русский радикализм (включая ставку на титанизм) глубоко спиритуалистичен... Неудивительно, что Писарев в своей новой вере становится безоглядно поклонником материализма (о котором он говорит часто с упоением, воспевая "здоровый и свежий (!) материализм") [63]. Через эту веру в материализм [64] русский радикализм примыкает к западному просветительству, — и Писарев, больше, чем кто-либо другой, защищал темы Просвещения. Его сочинения исполнены того историософского оптимизма, который был классическим основанием теории прогресса; Писарев не устает звать к просвещению, к "разумному миросозерцанию". С Просвещенством связан и этический пафос, исключительно сильный у Писарева. Однако, именно здесь прорывались у Писарева черты нео-романтизма, намечалось разложение просвещенства, — но ранняя смерть (Писарев утонул 27-ми лет, купаясь в море) прервала внутренний процесс, шедший в нем.
Этическая позиция Писарева, как и Чернышевского, является типичной для радикального крыла русского секуляризма: это есть прежде всего сведение всего поведения человека к эгоизму, привет всему "естественному" и, вместе с тем, вера в "естественное" благородство и доброту человека. Мотивы руссоизма очень сильны у Писарева, -и ни к .кому так он духовно не близок, как к другому яркому гениальному нигилисту, каким был Лев Толстой. Кстати сказать, даже отношение к науке (узко утилитарное) одинаково у обоих: как Толстой отвергал все науки, кроме тех, которые заняты человеком и вопросами его наилучшего устроения, так и Писарев (например в статье "Схоластика ХIХ-го века") отвергает смысл тех научных исследований, которые не связаны с "жизненными потребностями". И, как Толстой, так и Писарев восстает против "духовного аристократизма": "что за наука, которая по самой сущности своей недоступна массе? Что за искусство, которого произведениями могут наслаждаться только немногие специалисты?" [65]. Это не мешает быть Писареву, — и это чрезвычайно характерно для всей эпохи — защитником крайнего индивидуализма (что дало повод Массарику сближать его с Ницше). "Надо эмансипировать человеческую личность, — писал Писарев, — от тех разнообразных стеснений, которые на нее налагает робость собственной мысли, авторитет предания, стремление к общему идеалу и весь тот отживший хлам, который мешает живому человеку свободно дышать и развиваться во все стороны" [66]. Таков манифест этого крайнего индивидуалиста, одинаково отвергающего и всякий "авторитет предания", и всякий общий (то есть не индивидуальный) идеал и бичующего "робость мысли". "Нигилизм" Писарева [67] есть следствие его радикального индивидуализма, его патетической защиты полной и всецелой свободы личности. Поэтому, будучи крайним материалистом [68], Писарев, как Герцен и Чернышевский, защищает всецелую свободу человека, то есть независимость ее от всякой "необходимости", ее автономию, — он так же не замечает того противоречия, в какое он впадает здесь, как и все русские позитивисты и полупозитивисты. Этика Писарева есть именно этика свободного творчества в ее крайней форме; он строит ту же систему, какую впоследствии с таким же изяществом и так же непоследовательно развивал во Франции Guyot. "Понятие обязанности, — пишет он, — должно уступить место свободному влечению и непосредственному чувству" [69]. С юной запальчивостью Писарев защищает этический импрессионизм [70] и в то же время неожиданно возвращается к идеалу цельной личности [71], рецепируя по-новому искания славянофилов; цельность эту он понимает, впрочем, чисто-психологически, как отсутствие внутренней борьбы, как "самостоятельное и совершенно безъискусственное [72] развитие": "старайтесь жить полной жизнью".
Призыв к этическому творчеству, не боящемуся даже сетей импрессионизма, соединяется у Писарева (как вообще в русском секулярном радикализме) с очень плоским рационализмом. "Критически мыслящая личность", о которой с большим вдохновением Писарев писал в одной из лучших своих статей ("Реалисты"), "презирает все, что не приносит существенной пользы" [73]. Стремление к идеалу он считает "стремлением к призраку", но уверяет нас, что "расчетливый эгоизм совпадает с результатами самого сознательного человеколюбия" [74].
Писарев, конечно, философски наивен, но это нелогичное сочетание идеалистического пафоса с элементаризирующим материализмом, бескрылого позитивизма [75] — с поклонением свободе, безоглядного релятивизма [76] — с "сознательным человеколюбием", все это осталось типичным для русского секулярного радикализма...
У Писарева есть еще одно очень типичное и характерное для его эпохи (да и дальше) противоречие: так называемое "разрушение эстетики" и в то же время страстное искание именно эстетической стороны в жизни, отвращение к пошлости, к мещанству. Под влиянием Чернышевского и того примата действительности над искусством, который он защищал, Писарев тоже вооружается против "чистого искусства". Один поклонник Писарева [77] уверяет нас, что Писарев вооружался не против искусства, а против его "социальных оснований". Отчасти он прав: в статье "Разрушение эстетики" читаем такие утверждения: "искусство с величайшей готовностью превращало себя в лакеев роскоши", или "чистое искусство есть чужеядное растение, которое постоянно питается соками человеческой роскоши"... Но все же основной акцент у Писарева лежит не в борьбе против обслуживания искусством богатых людей, — а в мотивах руссоизма, — в борьбе с искусственными, по существу неестественными проявлениями цивилизации. Сам Писарев очень высоко ценил гениальную лирику Гейне и призывал поэтов к тому, чтобы стать "титанами, потрясающими горы векового зла", — иначе, они станут "козявками, копающимися в цветочной пыли". По существу, Писарев был тоньше и глубже, чем Чернышевский, в его понимании искусства, — и его "разрушение эстетики" совсем не означает выпадения эстетического момента из идеологии русского гуманизма, а есть, наоборот, искание нового искусства, свободного от тлетворного дыхания неправедного социального строя. И .в этом пункте к Писареву чрезвычайно близок Л. Толстой. Писарев доходил до крайних выводов в своей борьбе с искусством умиравшего барства, — например, в борьбе с Пушкиным, которого он развенчивал, — по существу же он защищал ту {человечность} в искусстве, ту силу правды, которую должно нести в себе искусство. Здесь Писарев (гораздо глубже, чем Чернышевский), приближался к тому "теургическому" пониманию искусства, которое мы находим у Вл. Соловьева.
Впрочем, не забудем и того, что примитивный материализм и здесь подсказывал Писареву разные нелепости, вроде того, что "эстетика исчезает (ныне) в физиологии и гигиене" (!).
[59] Massaryk (Op. cit., 79) справедливо характеризует Писарева, как enfant terrible всего радикализма того времени.
[60] Мы указывали выше, что Герцен, наоборот, охотно принимал это слово и защищал нигилизм, как свободу от авторитетов и предрассудков.
[61] Сочин. (Издание Павленкова 1897), т. 1, стр. 365, Из литературы о Писареве укажем Скабичевский — Литературные воспоминания. Скабичевский — "Три человека 40-х годов". (Соч. т. 1). Карпотин — Радикальный разночинец. Казанович — Д. И. Писарев. Е. Соловьев — Писарев. Кружков — Философские взгляды Писарева ("Под знаменем марксизма" 1938, № 4). И. Иванов — История русской критики (т- II). Андреевич — Опыт философии русской литературы (гл. V); Massaryk. Оp. cit. В. II, S. 79-92.
[62] Флоровский, Ор. cit стр. 292.
[63] Сочин., т. 1, стр. 356.
[64] Такой же верой в материализм были проникнуты воззрения очень популярного в радикальных кругах того времени журналиста {М}. А. Антоновича. См. о нем, напр., Радлова (статья "Лавров в русской философии" в сборнике "П. Л. Лавров", Петербург 1922), Котляревский, Ор. cit стр. 524, Когана ("Под знаменем марксизма", 1939. № 5).
[65] Та же статья "Схоластика XIX в.". Соч., т. 1, стр. 366.
[66] Ibid. стр. 339.
[67] Сам Писарев предпочитает слово "реализм".
[68] В одной статье (о книге Молешотта) Писарев договорился до такой фразы: "до сих пор не придумано микроскопа, который мог бы следить за работой мысли в мозгу живого человека"(!).
[69] Сочин., т. 1, стр. 347. О ярком индивидуализме нигилистов верные замечания у Степняка Кравчинского, "История подпольной России" (т. II, стр. 2).
[70] "я все основываю на непосредственном чувстве". (Т. 1, стр. 368). "Я вижу в жизни только процесс и устраняю цели и идеалы". (Ibid, стр. 369).
[71] "Полнейшее проявление человечности возможно только в цельной личности". (Ibid, стр. 369).
[72] Мотивы Руссо.
[73] Сочин., т. IV., стр. 95.
[74] Ibid, стр, 65.
[75] Писарев постоянно возвращается к той мысли, что только непосредственная очевидность "есть полнейшее .и единственное ручательство действительности". (Соч., т. 1, стр. 361, 369). Это — примитивный сенсуализм, с которым так часто у нас соединяется позитивизм.
[76] Борьба с "абсолютными истинами" и защита релятивизма заполняет статью "Схоластика XIX века".
[77] Андреевич, Ор. cit стр. 236.
|
